макет памяти

«Все лето — быстрое дачное лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья», — беззаботная пора по-набоковски пролетает на глазах у читателя рассказа Павла Белкина «макет памяти». Его герои — обычные дети, которые просто хотят поиграть в прятки, но оказываются частью искажённого эпизода из прошлого. Где тени выместили из памяти все следы жизни, не тронув главное — настоящую любовь к неприкрытой провинции.

Короткая и безмятежная пора от сладкого вкуса ягод до горькой ностальгии по утраченному времени на счет десять-девять-восемь-семь...

I

Размашистое тело огорода. Созревшее августовское небо. Переполненная водой пожухлая вагонетка тихо остужается под предвечерним солнцем. Зеленая краска на ее стенках расползается под тряску вылезающей пары ножек.

Перегретый песок щекочет разутую компанию. Мокрые, они засеменили к кустам по гладким камням. Мечутся и одинаковые взрослые. Вечная готовка за москитной сеткой в кухне. В зале — бесперебойно рябящий телевизор. Бубнящий ни для кого.

Посреди этого разнообразия больших тел, два человечка — мальчик и девочка. Два пушистых абрикоса сползают с ветки каждому из них. Два испачкавшихся в соке рта. Одно кухонное полотенце на двоих.

Слишком маленькими кажутся эти двое в этом массивном дворе. Слишком много здесь разного: от курятников до беседки, от бани до углярки, от собачей будки до теплицы. Слишком привлекательной кажется затея подурачиться прятками. Особенно с невысохшими пятками.

Девочке считать, а мальчику прятаться, — так решили два колодца и камень. Чтобы подсчёт времени шёл честно, мальчик предлагает сестре залезть в мелкий сарай. Со сменой ролей залезет и он, убедил старший младшую. Она послушалась.

Искривленная дверь сарая раскрылась под писк ржавых петель. Тяпки с граблями натужно подвинулись, чтобы дать место девочке. С тем же писклявым мотивом дверь потянулась назад. Янтарный небесный отсвет потух. Из звуков — ни свиста ветра, ни шепота клумб. Лишь трясущийся выдох.

Отсчёт пошёл.

II

Десять

Торопливые ступни зашлепали по дворовой дорожке. Куда они? В беседку? Нет, не то. Очевидное место. Самое видное во всём огороде. Не нравится. Идем дальше.

Девять

Завернули к углярке. Уже лучше. За угольной горкой можно долго-таки просидеть незамеченным. Но что-то смущает. Бабушка? А ведь она не любит, когда пачкаются. Или пачкают ее дом. Что делают с грязнулями, пачкающими дом? Их отправляют спать в конуру. Мальчик не хочет в конуру. Нельзя, дальше.

Восемь

Костлявые коленки хорошо чувствуют, когда уходит время. Сейчас его остаётся ещё меньше. Чтобы совсем не утекло, мальчик понёс их вглубь огорода. Через узкие тропки, раскинувшихся вдоль грядок, через кусты сирени и малины. Ближе к рослому соседскому забору, куда солнечные лучи уже не попадают. К крупной вишне, очертившей широкое пространство ещё юной тьмы.

Семь

Заросли утянули в себя ребенка до пушка на макушке. Только суетные глазки мерцают в этом многообразии зеленого с красным. Из-под сетки ветвей бабушкин двор сам видится мальчишке упрятанным. Далёким и недостижимым.

Шесть

Он напоминал макет настольной игры, огороженный от посторонней шебутной руки. Сымитированный эпизод давно пережитого воспоминания. Предупреждающий заранее:

Пять

Всё ощущалось ненастоящим с такой перспективы. И зелень походила на токсичный пластик. И постройки — на дешёвые кукольные декорации. И люди, как чьи-то закинутые на стол фигурки, застрявшие в круговороте чужой прихоти.

Четыре

И жизнь вокруг была чередой её глупых вариаций. Чередой похожих игр, в которые невозможно не играть. И победить в которых невозможно. Прятки на этом фоне казались самым честным и осмысленным занятием. Хотя бы потому, что реальное в них скрывается только на время.

Три

Пресный привкус воздуха налип на язык. Три плотные вишенки, призывающе болтающиеся перед ртом, прыгнули в него. Разбавили слюну. В отличии от сыреющей картинки, ягоды были сладкими. Чересчур сладкими, чтобы быть явью. Чересчур, чтобы быть правдой.

Два

Мальчик уселся на мягкую почву. Пальцы зарылись вглубь. Спрятался очень хорошо. Вряд ли сестрёнка его найдёт. Или кто-либо ещё. Он точно здесь просидит долго. Маленький человек долго здесь будет…

Один

III

Часы сменялись другими. Желток солнца утек, оставив смородиновое небо наедине. Затекшие конечности заскрипели после затяжного бездействия. Заныл и забытый желудок. От пестрого ягодного братства остались только братские могилы косточек. Посыпавшиеся в разные стороны, они остались позади мальчика, закатились в продавленную выемку земли. Тогда, как сам он наконец вылез. Его так никто и не искал.

Полуночная тишина накрыла собой территорию дома. Пухлые грядки сделались бесхозно ровными. Цветы сирени молодыми пташками улетели к куску сверкающей луны. Розовый вихрь посреди новоявленной пустоши.

С болезненным спокойствием мальчишка шёл через весь огород. Грязь грунта липла к его икрам и тут же падала обратно к сородичам. Знакомый и одновременно чужой макет ловил он взглядом, с каждым последующим шагом делая из странной миниатюры брошенный подлинник. Дырявое дерево беседки отдельными чертами напоминало о прежней бытовой красоте. Брошенная на будку цепь полопалась в ржавчине. Снятая дверь сарая, где еще недавно сидела сестрёнка, лениво перекрывала проём. Отодвинув её, братик нашёл только связку старых черенков. Ни больше ни меньше.

Ни живности, ни живых звуков не наблюдалось вне дома. Ни следа человека. Как и внутри. Даже липкая лента под потолком висела чистая, нетронутая. Дом парализовало тьмой. Той самой, найденной в конце двора. Успевшей основательно разрастись.

В зашедшем не было страха, только ноющая тоска. Ведь каким бы пустым дом не казался, он всё равно был искренне им любим. За свою простоту и гордую неухоженность. За тепло потрескавшейся печки и мокриц в подушках. За всегда прячущиеся в стенке сладости. За шум бубнящего телевизора, который так и продолжает работать ни для кого. За детство, в которое теперь можно только смотреть. Но больше его не потрогать.