Дэвид Оули. «Мотормен»
Иллюстрации Виктории Ерисковской
Что делать, если реальность вдруг начинает трескаться по швам, обнажая под собой картонные декорации чужой воли? Если мир — это неустойчивая конструкция, где граница между сном и явью размыта, а тревога становится фоном существования?
Роман Дэвида Оули «Мотормен» — один из самых загадочных и мощных текстов американского андерграунда 1970-х, впервые звучит в русском переводе. Это фантастический роман-антиутопия — сложное, многослойное произведение, в чём-то схожее с текстами ранних сюрреалистов и даже с рассказами Хармса.
Предлагаем вашему вниманию фрагмент этой культовой книги, которая недавно вышла в издательстве CHAOSSS/PRESS и в своё время удостоилась даже собственного саундтрека в исполнении нью-йоркского микротонального вокального коллектива.
Из-за резкой остановки подъёмника его стошнило чаем и кошачьими сосисками. Он сменил марлевые повязки, перемотал бинты на руке. Щёлкнул зажигалкой и отыскал k-мотор. Проверил индикатор давления в шине: высокий показатель пришлось проигнорировать. Шина была приспущена. Он прошёл по всей её длине и оглядел её при свете зажигалки, высматривая вздутия на резине. В целом, состояние шины казалось приемлемым.
Он закинул рюкзак на платформу, затем взобрался по лестнице и спустился по узкой трубе в моторный отсек. Дюжину раз провернул маховик. Горючее в одном из цилиндров воспламенилось. Намотав на руку тяговый трос, он снова провернул маховик, при этом он сидел на кнопке дросселя и по чуть-чуть уменьшал мощность запальника. Он заметил застывшую на коленвале восковую свечу и зажёг её. В моторном отсеке сделалось чуть светлее, залётная пара мотыльков стала описывать узоры вокруг пламени. Он снова аккуратно засунул ключ в замок зажигания и нажатием пальца увеличил подачу топливного насоса. Приборы зажглись и показали заниженные значения. Другие цилиндры поймали искру, топливная смесь в них воспламенялась в нервном ритме, и по мере того как мотор прогревался, этот ритм постепенно сглаживался и шум стихал, пока Малденке не начал слышать биение своих сердец. Здоровой рукой он поймал мотылька, стряхнул с него чешуйки крыльев и проглотил его. Он включил передние и боковые ходовые огни, жёлтую ночную фару, прибавил громкость туманной сирены. В тёмном углу моторного отсека поквакивала древесная лягушка. Он выставил стрелку компаса грубо на север. Ему показалось, что до него доносится скрежет кинокамер Банса. Подойдя к переднему смотровому окну, он отодвинул истлевшую занавеску из тряпки защитного цвета и осмотрел окрестности. Полукруг диаметром в полмили был залит светом бортовых огней k-мотора, как съёмочная площадка в лучах софитов. Он взобрался обратно по лестнице, протиснувшись по трубе, чтобы втащить свой рюкзак и закрыть за собой люк. В моторном отсеке стало тихо, не считая кваканья лягушки. Он включил самую высокую передачу, и k-мотор медленно подался вперёд, вращая большой мягкой шиной, самым броским элементом своей конструкции, и переваливаясь через поломанные холодильники с оторванными дверцами и ржавые матрасные пружины. Он вытащил из наплечной сумки кулика, ощипал его и разогрел, положив на горячий отводной клапан. Его сморило, и он проспал в тепле какой-то неопределённый промежуток времени.
Кто-то потряс его койку и сообщил ему, что внизу на почтовой станции его ждёт письмо. Всё ещё в коконе сна, он сел, потирая глаз. «Малденке! Тебе письмо на почтовой станции. Поднимайся!»
Он встал. «Стоит оно того, чтобы тащиться за ним две мили по бутафорской грязи?»
«Я видел на нём отметки правительства в левом верхнем углу, — отозвался кто-то.
«Отметки правительства? — удивился Малденке. Кое-как напялив на себя походные брюки, он распахнул полог палатки. — Дождь так и идёт, — сказал он. — Отметки правительства, значит?»
«Да, отметки правительства. Я видел орла и молнии на синем конверте; узнал запах человечьего клея. Тебе что, нужны какие-то доказательства? Иди за письмом, Малденке!»
«Дождь слишком сильный», — он засучил рукав и высунул руку за полог палатки, но когда он втянул руку обратно, она была сухой.
«Не отмазывайся, Малденке. Ты же знаешь, что это сухой дождь».
«Знаю, — сказал Малденке. — Знаю. И я скучаю по старым добрым раскатам грома, по струям воды, закручивающимся в водостоках. Мне бы, разнообразия ради, старомодный ливень. Уж не знаю, готов ли я осилить две мили, и без разницы, что там за конверт, синий или не синий. Я бы даже сказал, плевать мне на это. В последний раз, когда я пошёл на прогулку, я наступил на кости своего друга и моя нога застряла у него между рёбер. Нет уж, спасибо».
«А Малденке у нас пессимист», — сказал кто-то.
«Мне пришлось соскребать ошмётки его сердца со своих k-ботов».
«Малденке, — обратился к нему кто-то, — почему ты всё так же упорно хранишь свои старые воздушные шары, учитывая, что они занимают в палатке столько места?»
Все разлеглись по своим койкам и принялись читать «Пути и способы».
Малденке накинул на себя плащ-увлажнитель и потащился на почтовую станцию.
В первые дни Бутафорской войны он вызвался добровольцем на ранение, вписав свой номер в квадратный листок бумаги и бросив его в металлический ящик, стоявший у входа в кабинет полуполковника. Во время утренней кормёжки зачитывали ежедневный список добровольцев на ранение. Малденке уминал чернослив с картофельным молоком и ждал. Когда зачитали его имя, он явился в корпус ‘Д’ и занял место в очереди у двери. Каждую минуту или около того очередь становилась короче на одного человека. Бутафорский солдат, стоявший впереди Малденке, вдруг обернулся и заявил: «Я горжусь, что могу пожертвовать чем-то ради своей страны». Он расстегнул ширинку своих походных брюк и показал Малденке свой безголовый прибор. «Я ветеран, парень. А чем пожертвуешь ты?» Малденке был уже готов признаться, что в его случае речь идёт лишь о незначительном переломе, когда подошла очередь ветерана. Прежде чем тот зашёл внутрь, Малденке спросил у него, чем он пожертвует на этот раз. Ветеран изобразил рукой пистолет, ткнул в себя пальцем и взвёл воображаемый курок. С минуту простояв под дверью, Малденке услышал пистолетный выстрел, после чего кто-то швырнул дымящиеся кости в кучу у боковой стены здания. Над дверным косяком моргнула красная лампочка, и все стоявшие в очереди взяли под козырёк. Малденке шмыгнул носом. Зажглась зелёная лампочка, и Малденке вошёл в комнату ожидания. Стол, за ним — желеголовый бутафорский доктор на вращающемся стуле. Малденке скрестил руки у себя за спиной и ждал. Желеголовый выкладывал на поверхности стола какие-то фигуры из разноцветных пластмассовых просфорок. Круг, крест внутри круга. Малденке добропорядочно откашлялся, и желеголовый поднял голову, вращая регулятор на своей трахейной коробке.
Малденке представился: «Малденке, сэр. Незначительный перелом».
Желеголовый повернулся на стуле на четверть оборота и посмотрел на висящий на стене сезонный график.
Малденке повторил: «Малденке, сэр. Незначительный…»
«Слышу вас я! — ответил желеголовый. — Там как погоде на улица?»
Малденке ждал, пока он себя поправит. Желеголовый произнёс: «Поправка: слышу вас! Как там погода на улице?»
«Терпимо, — ответил Малденке. — За ночь выпало немного пенистого снега. Терпимо».
Желеголовый повернулся на стуле на пол-оборота и подстроил свой пузырь управления порядком слов, затем повернулся обратно, светя лучом головного фонаря в глаз Малденке: «Чем хотите пожертвовать, генерал Малденке?»
Малденке завёл речь о незначительном переломе. Желеголовый выкладывал из разноцветных просфорок квадрат, заключавший в себя другие просфорки. «Какое отважное решение, Малденке! Всего минуту назад я прострелил хребет двухнедельному ветерану. Днём раньше мне представился случай избавить его от самого длинного дюйма в его теле. Вчера он пожертвовал вот это, а сегодня — свою жизнь. Что думаете, Малденке? Ваша минута уже истекает. Отделаетесь ли вы незначительным переломом? Задайте себе этот вопрос».
Малденке ощутил приступ вины и, в придачу к незначительному перелому, согласился расстаться с целым списком чувств. Желеголовый, казалось, этим удовлетворился и пригласил Малденке проследовать по коридору в переломочную № 2, да поживее. Малденке ждал в переломочной, сидя на холодном стуле и листая журналы. Играла музыка. Спустя какое-то время из коридора послышался шорох шагов и в переломочную вошла желеголовая медсестра. Малденке улыбнулся и сказал ей: «Здравствуйте». Сестра села перед ним на табурет и попросила его положить ногу на ногу. Она разрезала ножницами его походные брюки, оголив колено. Малденке уставился на лампу под потолком. Одним отработанным взмахом хромированного молотка со сферическим набалдашником сестра раздробила ему коленную чашечку.
Он лежал в шоковой под часами. Когда он открыл глаз, над ним склонился желеголовый доктор: «Как ваше самочувствие, Малденке?» — Малденке сел и ответил, что не знает. «Вот и славно, — сказал доктор. — Война окончена. Отправляйтесь домой. Несколько дней отлежитесь в койке и отправляйтесь домой».
Возвращаясь с почтовой станции, он опёрся на стоявший в грязи холодильник — его колено пульсировало — и прочёл письмо:
Генералу Малденке:
Суррогатный фронт
Театр Войны
Дорогой генерал Малденке!
В связи с жалобами на пунктуацию к нам поступила Кок Роберта. Вы можете взять её на своё попечение по окончании Войны. Ей назначена стандартная схема. Она часто рассказывает о своём герое.
Искренне ваш —
персонал Грамматического крыла
Поликлиники Большого Чикаго
Когда он проснулся, k-мотор стоял без движения, температура повысилась. Он подошёл к смотровому окну и надел окуляры. В небе висело несколько солнц. Его руки покрылись волдырями.
Кто-то распахнул крышку люка со словами: «Малденке, выбирайся из этой штуковины, пока не зажарился!»
В трубу ярким потоком хлынул солнечный свет. Малденке открыл свой рюкзак и достал оттуда солнцезащитную панаму, сменил линзы в окулярах на более тёмные. «Поживее, Малденке! Выбирайся оттуда».
Он протиснулся вверх по трубе. Кто-то взял его под локоть и помог ему вылезти. «Меня зовут Рокетт».
Глядя через окуляры, Малденке прищурился и различил силуэт Рокетта, отражённый зеркально и перевёрнутый вниз головой: он увидел перед собой фигуру в болотных шортах защитного цвета и в ботинках, с палкой в одной руке и фонарём затенения в другой, вверх тормашками.
«Переверни очки, Малденке. Ты надел их не той стороной». Извинившись, Малденке исправил эту ошибку. Его не удивило, что Рокетт назвал его по имени.
«Ну как, достаточно светло для тебя, сынок?» — спросил Рокетт.
«Сойдёт», — ответил Малденке.
Волосы у Рокетта были убраны в пучок на затылке, а борода туго прижата сеткой к лицу. «Подойди поближе, сынок. Дай тебя рассмотреть, — Малденке подошёл ближе. Рокетт потерлебил его по плечу. — Мы слышали, что ты едешь, сынок. Я и остальные. Все рассудили, чтобы я сходил и проверил, вдруг тебе не помешает моя помощь».
«Не помешает», — признался Малденке.
«Ступай за мной», — сказал Рокетт.
