Немецкий романтизм — сфера очень притягательная и переживающая сейчас свой Ренессанс. Главные темы романтического движения — искусство, природа, любовь, единство — выступают для нас своеобразной приманкой: осознанно или нет, c гуманитарным бэкграундом или без него, мы ожидаем, что романтизм станет для нас «лекарством от постмодерна». При этом хороших монографий по-русски о романтизме написано мало, а «романтических» авторов, напротив, слишком много — да ещё и не всегда понятно, в какой степени тот или иной писатель принадлежит романтической традиции. Сами романтические тексты сложны и требуют не только медленного вдумчивого чтения, но и знакомства с философским словарём той эпохи.
И тогда на месте былого энтузиазма возникает вопрос: стоит ли продираться через этот тёмный лес? Есть ли в текстах немецкого романтизма что-то действительно полезное и интересное современному читателю? Несомненно.
Во-первых, романтическая философия и литература — это позитивная программа, и если кто-то ещё надеется сопротивляться постмодерну, она могла бы привлечь наше внимание и возродить статус абсолютного. Во-вторых, именно романтики сформулировали то представление о любви, которым мы пользуемся сейчас и от которого пытаемся отказаться в пользу более прагматичного подхода. Наконец, многие важные для нас сегодня практики и понятия, например, психосоматика — самая, наверное, «популярная» болезнь века — проистекают из романтической медицины. Можно перечислить ещё много разных аспектов, которые привлекли бы современного читателя. Но, как я уже сказала, самостоятельное освоение романтизма «с нуля» — задача нетривиальная, поэтому начать лучше с основных идей течения.
Мы предлагаем совершить «прогулку романтика»: поговорим о ключевых романтических концептах — человеке, любви и искусстве, а также рассмотрим must-read подборку по теме для тех, кто хочет разобраться глубже.
Истоки немецкого романтизма
Немецкий романтизм едва ли существовал как единое целое. Скорее, можно говорить о разных взаимопереходящих периодах и интеллектуальных группах. Ключевые идеи так называемых «йенских романтиков», к которым относились, например, Новалис, братья Шлегели и Шеллинг, восходят к 1795-1804 гг. и получают своё развитие у Тика, Ахима фон Арнима, Брентано, а потом у братьев Гримм и Гофмана.
Современные исследователи давно отказались от бытовавшего представления о том, что романтизм — это прежде всего литература. Немецкий романтизм — движение, претензии которого простираются как на философию, так и на культуру, искусство, политику и медицину. Точнее было бы сказать, что романтизм — это во-первых литература и далеко не только художественная. В задачи романтической программы входили самые разные вещи: от реформации наук и создания Энциклопедии, до глобальной перестройки образования (отсюда — знаменитое немецкое Bildung).
В первом приближении романтизм — это реакция на эпоху Просвещения со всем свойственным ему пафосом разума, науки, прогресса. Ошибочно было бы при этом трактовать слово «реакция» в негативном ключе. Романтизм, скорее, вырастает из Просвещения.
Романтики призывали отказаться от механистической картины мира и идей всеобщего просвещения, которые могут в определенных обстоятельствах развития привести к насилию и утопии.
В отличие от Просвещения, романтизм — это, скорее, про личное саморазвитие; а общество же, согласно романтической философии, развивается как организм, где каждый орган уникален, но работает на благо целого. Кроме того, романтики, формулируя свою интеллектуальную программу, вводят в игру и некоторые сверхразумные силы: от загадочной способности воображения и фантазии, до порой откровенно мистических сюжетов, на основе которых были сформированы некоторые положения психоанализа. Так, например, Das Unheimliche («жуткое») З. Фрейда инспирировано гофманскими сюжетами, а в самом начале одноименного текста Фрейд прямо цитирует Шеллинга.
Ключевые концепты романтизма
«Любовь»
То представление о любви, которым мы пользуемся сейчас, родилось именно в эпоху романтизма. Правда, его корни стоит искать еще в философии Платона: диалог «Пир» целиком посвящен любви. Там же, кстати, излагается знаменитый миф об андрогинах.
Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней. Прежде, повторяю, мы были чем-то единым, а теперь, из-за нашей несправедливости, мы поселены богом порознь, как аркадцы лакедемонянами. Существует, значит, опасность, что, если мы не будем почтительны к богам, нас рассекут еще раз, и тогда мы уподобимся не то выпуклым надгробным изображениям, которые как бы распилены вдоль носа, не то значкам взаимного гостеприимства. Поэтому каждый должен учить каждого почтению к богам, чтобы нас не постигла эта беда, и чтобы нашим уделом была целостность, к которой нас ведет и указывает нам дорогу Эрот.
Любовь в платоновском смысле — это то, что позволяет мыслить Абсолют, полное единство. Романтизм XVIII–XIX вв. усиливает этот пафос. Любовь в понимании романтиков, о которой мы сегодня скажем просто «романтическая», исключает всё, кроме объекта любви. Для романтика объект любви предначертан судьбой и является одним-таким. Как в известной поговорке: «Свет клином сошелся».
Ярчайший пример — гётевский роман «Страдания юного Вертера». Он знаком всем немецким школьникам столь же хорошо, как нам Евгений Онегин. Влюблённый Вертер не находит ни взаимности, ни сил вынести страдания неразделённой любви. «Порой мне непонятно, как может и смеет другой любить ее, когда я так безраздельно, так глубоко, так полно ее люблю, ничего не знаю, не ведаю и не имею, кроме нее», — говорит Вертер. Но девушку ожидает скорое замужество с юношей по имени Альберт.
Конец всем известен — Вертер кончает жизнь самоубийством. Это, однако, не характеризует его как слабовольного человека. Вертер сравнивает свою любовь с болезнью: «Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет. Значит, вопрос не в том, силен ли он или слаб, а может ли он претерпеть меру своих страданий, все равно душевных или физических, и, по-моему, так же дико говорить: тот трус, кто лишает себя жизни, — как называть трусом человека, умирающего от злокачественной лихорадки».
Перед нами тот самый романтический концепт — любовь именно к «вот этому» человеку определяет для влюблённого реальность, а без неё никакого другого смысла и сил жить нет.
Подобное представление ставится под сомнение уже на заре XX-го века, когда зарождается психоанализ: в его рамках кажется возможным «вылечить» от любви, что было невозможно во времена гётевского Вертера. В XXI веке представление о романтической любви почти окончательно разрушено: нет предначертанного судьбой партнера; отношения — это работа, как над собой, так и совместная; не получилось с одним — получится с другим, а любой опыт отношений — это хорошо, это личностное развитие.
Когда на уроках литературы говорят о романтическом герое, то «хештегом» такого разговора становится слово «конфликт» — в том смысле, что романтик находится в некоем противоречии: сам с собой и с обществом. Отчасти это так, но романтический герой всегда несколько отстранён от мира. Важную роль тут играет понятие иронии, как осознания своей несоразмерности миру и попытки преодоления этой несоразмерности при помощи искусства. Однако, как мне видится, ключевая роль всё же отводится любви. Поглощенный предметом своего обожания, романтик просто не может «выйти к миру», напротив — мир структурирован для него тем, кого он любит, он любит как бы через него. Потому, если любовь оказалась невзаимной или как-то иначе «не состоялась» — романтик часто кончает жизнь самоубийством, ведь мира для него больше нет.
Хочешь научить меня истине?И не пытайся. Не вещи я хочу видеть сквозь тебя,Но тебя хочу видеть сквозь вещи.
«Человек»
Разобраться с романтической философией будет сложно, если не иметь в виду основные положения критической философии Канта. Речь там главным образом идёт о человеке: что я могу знать? Что я должен делать? На что я смею надеяться?
Именно терминологию и проблематику философа-просветителя Канта романтическая традиция усвоила в наибольшей степени. «Просветителем» в строгом смысле слова Канта назвать нельзя: ему принадлежит описание способности, которую романтизм кладёт в основание своих философских построений. От неё, а не от «холодного» разума ожидали разрешения важнейших философских вопросов. «Когда б не числа и фигуры / Вскрывали суть любой натуры», — пишет Новалис. Речь идет о способности воображения — Einbildungskraft.
В «Критике чистого разума» Кант определяет её как способность «наглядно представлять предмет также и без его присутствия в созерцании». Она играет важную роль в теории познания. С её помощью человек формирует «схемы», которые позволяют подводить частное под общее, т.е. объект под понятие. Именно благодаря тому, что способность воображения формирует схему, например, кота, мы можем в конкретном — пусть даже «мультяшном» — коте опознать именно кота. Почему же нам не хватает одного только понятия и нужна схема? Понятие, скажет Кант, — это что-то уж слишком общее; признаки предмета находятся в понятии «все сразу». Такое соседство взаимоисключающих признаков неопасно в понятии, но невозможно на практике (осенняя листва может быть всех цветов радуги, но вот конкретный листок уже какого-то определённого цвета). Схема же представляет собой нечто более конкретное, чем понятие, но более общее, чем эмпирический объект. Это «формула» предмета.
Способность воображения может быть обозначена как фантазия. Фантазия, как полагают романтики, — необходимый элемент даже в ходе процесса развития науки: от расшифровки загадочных фигур Лихтенберга до попытки описания магнетических процессов, не видных глазу у Новалиса. Кроме того, фантазия — это то, что может оказать противодействие механистическому обществу. Пример этого можно найти и в литературе XX века, например, в замятинском романе «Мы», где после подавления бунта технократическое Единое Государство вводит всеобщую операцию удаления фантазии, чтобы гарантировать собственную стабильность.
«Искусство»
Разговор о романтизме был бы неполным, не коснись мы темы искусства. Не будет преувеличением сказать, что искусство — главный инструмент романтизма. Искусство здесь не противопоставляется Разуму, а, скорее, возвышается над ним, опираясь на него. Это станет понятно, если мы посмотрим на кантовское представление о прекрасном и о гении, с которым охотно и неустанно работал немецкий романтизм.
Прекрасное, по Канту, отличается от доброго и приятного. Прекрасное — это то, что нравится всем и без понятия.
Для того, чтобы разобраться в этом, следует сначала выяснить, что такое «отсутствие интереса». Каждый объект так или иначе на нас воздействует. В некоторых объектах мы заинтересованы, потому что они «приятные» — например, многим нравится вкус красного вина. Однако, когда речь идёт о приятном, мы должны понимать, что нечто приятно только потому, что именно этому человеку нравится именно этот вкус. Кто-то, допустим, отдаёт предпочтение белому вину. Спора о том, какое вино действительно вкуснее, быть не может, поскольку речь идёт исключительно о воздействии напитка на наши рецепторы и чувство удовольствия (Lust) и неудовольствия (Unlust). Потому — «о вкусах не спорят».
Совсем иначе выглядит ситуация, если предмет имеет объективную цель, иначе говоря — понятие. Тогда то, что соответствует понятию, мы можем назвать «хорошим» и вокруг него уже возможен дискурс. Зонт, например, хороший, потому что он защищает от капель дождя, т.е. соответствует понятию о зонте. Если он порвётся и не будет защищать от дождя, по Канту, он не будет соответствовать понятию, и мы не сможем сказать, что он хороший.
Самое сложное — разобраться с «прекрасным». Понятия для него нет, интереса у нас к нему тоже быть не должно — это важный критерий. Смотря на прекрасную картину мы понимаем, что она прекрасна, хотя (1) у нас нет понятия, т.е. мы не знаем, как должна выглядеть картина, (2) мы признаём её красоту и без того, чтобы она виcела у нас дома — это и есть отсутствие интереса. Значимого спора о прекрасном быть не может: потому все рассуждения о том, кто лучше — Толстой или Достоевский, следует оставить для кухонной посиделки.
Получается, что прекрасное имеет, во-первых, идеальный характер, во-вторых, то, что является прекрасным, имеет некоторый неподвластный разумному осмыслению элемент, что становится понятным из учения романтиков о гении.
Гений — это врожденная способность души, посредством которой природа «дает» искусству правила. Представление о гении и гениальности, унаследованное от Канта, сделало себе в романтизме большую карьеру. С одной стороны, гений — это природный талант, характеризующийся тем, что способность воображения у гения особо развита. Он может ухватить быстро сменяющееся многообразие, и, подобно природе, создать нечто прекрасное без всякого понятия. С другой стороны, одного таланта недостаточно. Гений должен создавать, конечно, оригинальные произведения, но тут не обойтись без мастерства, которое требует упражнения. Получается, что, создавая что-то оригинальное, гений создает образец для других. Талантливый человек может, упражняясь, воспроизвести этот образец, но новый, вновь гениальный, образец создаст лишь новый гений.
Природа гениальности и у Канта, и у романтиков загадочна — гениальность невозможно рационально объяснить. Она тесно связана с духом как оживляющим принципом. Именно поэтому, если вы купите раскраску, где по шагам будет написано, как повторить «Подсолнухи» Ван Гога — ничего не получится.
Несмотря на всю загадочность гениальности и прекрасного, человеческие способности, которые отвечают за возможность искусства, известны и поддаются упражнению. В этом смысле романтический проект универсальной поэзии (т.е. поэзии, которая вырабатывает свой особый поэтический язык и стремится выразить на нём абсолютное) не выглядит — хотя бы на первый взгляд — таким уж утопическим.
Несмотря на вышеупомянутую разрозненность романтического движения, без преувеличения можно сказать, что темы гения коснулись все. Отчасти это объясняется стремлением романтиков выразить невыразимое и высказать то, что обыденным языком высказать не получается. А это ведь сфера компетенции гения.
Кроме того, интерес подогревался и положением дел в естествознании: такие процессы как магнетизм и электричество можно было зафиксировать лишь опосредованно, а у науки не было достаточного инструментария, чтобы работать с этими процессами, как не было и пригодного для их описания языка. Фантазия должна была помочь описать новые научные открытия и сделать их понятными. Отсюда — знаменитые фигуры Лихтенберга или, например, гофманский «Магнетизер» и «Песочный человек».
Чем бы я был без тебя, я не знаю —
Но в ужасе вижу я,Кто без тебя сотни и тысячи.
Рид-лист
Теперь мы «экипированы» базовыми знаниями о философии романтизма и можем начать романтическую прогулку по основной литературе. Наш рид-лист разделён на две части: то, что годится для первого знакомства и то, что можно освоить, когда читатель уже познакомился с основами.
I
1. «Литературные манифесты западноевропейских романтиков»
Качественный советский сборник; хорошие переводы. Из него следует прочесть «Фрагменты» Новалиса. На первый взгляд может показаться, что это просто набор афоризмов. На самом деле литературная форма «фрагменты» появилась благодаря романтизму и отличается от афоризмов тем, что фрагменты неразрывно связаны друг с другом и представляют собой целостный нарратив. Огромное влияние такая форма оказала на модернистский роман XX века. В сборнике есть и хорошая подборка из Ф. Шлегеля. Особенный интерес представляют те фрагменты, которые касаются поэзии — главного художественного инструмента романтизма.
2. Новалис «Генрих фон Офтердинген»
Наверное, самое знаменитое и интересное произведение Новалиса, из тех, что переведены на русский язык. Сам роман остался незаконченным, а по форме состоит из нарративных фрагментов, которые перемешиваются с поэзией и сказками. С одной стороны, «Генрих» был написан как протест против «Мейстера» Гёте, «романа-воспитания». В «Генрихе» есть и образцы романтической поэзии, и все основные темы раннего романтизма: натурфилософия, любовь, саморазвитие. Интересно обратить внимание и на то, как Новалис в форме сказок пытается описать магнетизм и электричество.
3. Гофман Э.Т.А. «Песочный человек»
Одно из самых потрясающих сочинений Гофмана, относящееся, правда, уже к позднему романтизму. Оно открывает сборник «Ночные этюды» (1817). Помимо захватывающего сюжета там найдется: романтический протест против механистической картины мира, указание на то, как романтизм подготовил почву для психоанализа, образчик эстетики и литературных приёмов эпохи.
4. Nassar D. «The Romantic Absolute»
Безусловно, одна из лучших монографий по раннему романтизму. Молодая исследовательница из Сиднея в трёхчастной книге подробно анализирует фрагменты из Новалиса, Шлегеля и Шеллинга. При этом текст совершенно не похож на комментаторскую литературу. Больше всего Нассар занимают философские основания романтизма: автор пишет главным образом о том, что такое Романтический абсолют и какую роль он сыграл в философии немецкого романтизма. Это прекрасное введение, где подробно рассказывается и о биографии, и о культурном контексте, и об основных идеях. Книга написана простым, живым, увлекательным языком. Единственный её недостаток в том, что персонажей всего три. Ну и в том, что она заканчивается.
5. Beiser F. «The Romantic Imperative»
Очень «критический» текст, представляющий собой сборник эссе автора о романтизме в Германии. Главным образом Байзер выступает против «классической» интерпретации романтизма, согласно которой романтизм был лишь литературным движением и был далёк от политики. Так как пассажи часто повторяются, прочесть стоит первую (pp. 6-21), третью (pp.43-55) и шестую (pp.88-107) главы, в которых речь идет о романтической поэзии, отношении романтиков к Просвещению, понятии Bildung в раннем романтизме.
II
1. Шеллинг Ф.Й.В. «Философия искусства»
Это первый текст, который вышел в знаменитой серии «Философское наследие». На самом деле, Шеллинг не собирался публиковать его, даже завещал уничтожить. К счастью, он сохранился. Текст сложный и монументальный, но стоит потраченного времени. Шеллинг во многом наследует кантовскую терминологию, говорит про соотношение «искусства и универсума». В философии искусства можно найти примечательное разделения искусств на «словесные» (redende) и «изобразительные» (bildende); интересно, что музыка относится к изобразительным, т.е. тем, у которых есть материя. Каждому из видов искусств посвящен отдельный раздел. Это удивительно современный текст, который поможет как понять романтическую традицию, так и иначе взглянуть на современное искусство, которое не оперирует представлением о «прекрасном».
2. Frank M. «Einführung in die frühromantische Ästhetik. Vorlesungen»
Монументальный курс лекций по эстетике раннего романтизма — это текст, который уже стал классикой. Если читатель не побоится «витиеватого» немецкого и 22-х лекций, то с помощью этой книги можно неплохо разобраться в перипетиях «Критики способности суждения» Канта, проекте философии искусства Шеллинга, да и с прочими представлениями об эстетике романтиков. В последней лекции есть даже партитуры Брамса.
3. Gerabek Werner E. «F.W.J. Schelling und die Medizin der Romantik»
Удивительная монография о вюрцбургском периоде Шеллинга и романтической медицине. Так как один из ключевых посылов романтизма — замена механистической парадигмы идеей о целостности, тотальности, организме, философия романтизма внесла колоссальный вклад в развитие медицины. Есть отдельный вводный раздел про то, что представляет собой медицина эпохи романтики. Внимания стоит и глава про Ф. Месмера и месмеризм — модное в то время направление в медицине, согласно которому между телом человека и небесными сферами есть прямая связь; нарушение этой связи приводило к дисбалансу сил в организме, т.е. болезни. Пациентов Месмер лечил сам на эзотерических сенсах. Шеллинг этот импульс романтиков тоже воспринял и поддержал. Кроме того, в тексте много любопытных исторических документов и есть огромный список литературы.
4. Резвых П. «Шеллинг о "божественной иронии"»
Прекрасная статья доцента НИУ ВШЭ о важном для романтической традиции понятии «ирония». Речь идёт главным образом о философии мифологии и откровения, а также о теории потенций. Есть и фрагмент, где сопоставляется ирония Шеллинга и Шлегеля. Текст написан ясным и доступным языком, несмотря на невероятную сложность исходного материала.
