Вася Березин, актер, режиссер и куратор выставок современного искусства в совершенно неподходящих для этого местах: подземных переходах, заброшенных квартирах, домах, паровозных депо. В местах, которым сложно дать какую-либо характеристику, поскольку они давно уже потеряли свое назначение, если вообще когда-либо его имели. На руинах городских пространств. В зиммелевском смысле этого слова.
«Галереи», которые использует Вася, рассеяны по Москве. В необжитой части здания топового аукционного дома на Романовом переулке прошла выставка «Как называется выставка?» «А (У)КЦИОНИЗМ». За неким домом на Страстном бульваре выставлялась художница Сирень Арбатская (Вера Павловна Фомина), в недостроенном офисном здании недалеко от Площади Революции — фотохудожница Юлия Митлин. Работы Миши Бурого были вывешены в одном из «необлагороженных» переулков Винзавода. А сейчас Вася выпускает спектакль «Тибетская книга мертвых». В паровозном депо.
Всякая вещь обладает лицевой и изнаночной стороной. Объект интереса Васи — сторона изнаночная. И в отношении города, и в отношении искусства. «Дискурс» поговорил с Васей о том, как за фасадом различить сокрытое. И как в отвратительном найти прекрасное.
— Почему тебе пришла идея таких выставок?
— Из-за места. Место понравилось. Ни от кого не зависеть таким образом. Вот так и идея родилась.
— Какая выставка была первой?
— Первый раз — на Christie’s. В помещении, где продавали Пикассо –за двести миллионов что ли долларов, – была выставка такого «авангарда». Авангардных найденных работ. И соединение одного с другим родило эту идею.
— В чем суть идеи? Что важного для тебя было в этом первом проекте?
— Это было именно восстановление искусства. Там было очень много найденных на улицах работ: картин, которые выбрасывают художники или не художники, которые люди считают дерьмом. Мусор. Это была абсолютно какая-то мусорная история.
— Как называлась выставка?
— «Как называется выставка».
— И ты действительно ходил и собирал все эти работы на улице?
— Многие — да. Большинство.
— Каким был следующий этап?
— Мы делали эту выставку, к нам постоянно приходили охранники. Я спрашиваю, чье это –здание, — они говорят, не их, но находиться здесь нельзя. На каких таких основаниях? Они переживают за нашу безопасность. Говорю, не переживайте за мою безопасность, все будет хорошо. Приходят другие охранники, и снова начинают. Ну вызывайте полицию. Полицию не вызывают. За это здание идет тяжба, и они ничего не могут сделать. Это просто неприятно потому, что охранники очень много сосут сил. Но у меня было очень много ребят-волонтеров из Школы-студии МХАТ, продюсеров. Они помогали делать этот проект, они там убирались, они провели открытие.
— Где точка схождения: продюсеры из Школы-студии и ты, актер? Почему «человек из театра» начинает заниматься выставками?
— Это рассмотрение через призму. Театральную.
Я много читал про художников, тусовался с художниками. И понимал, оно же должно куда-то вытечь: нельзя же просто так читать. Это глупо – следить за спортом, за футболом — и никогда не играть в футбол.
— И собралась группа людей, которые помогли, загорелись этой идеей?
— Да. Было чуть не двадцать человек. Выставка просуществовала месяц. Ко мне подходили разные люди, пытались ее закрыть. Всячески угрожали: «мы закроем, мы все это выкинем, мы все сожжем». В итоге я уехал на гастроли в Ялту, и они повыкидывали работы.
— Художники понимают что идут на риск, такая выставка может накрыться в любой момент и их работы пропадут? Как они на это решаются, как реагируют?
— По-разному. Вообще от художника требуется, чтобы он не переживал за свою работу. Из этого рождается авангард: мне не жалко работу. Есть еще фотохудожники, им, понятно, проще с работой расстаться. Еще меня интересуют копии. Копии работ, определенный угол зрения на копию: с одной стороны, мы понимаем, что это копия, а с другой, что это работа.
— Но получается обесценивание на всех уровнях: и пространство может пропасть, и работа, да и сама копия — все-таки не оригинал?
— Не знаю, насколько это обесценивание. Насколько ты обесценишь, настолько оно и будет обесценено. Рамки начинают открываться. В обесценивании есть вторая сторона медали: настолько это обесценено, что прекрасно. Я не могу назвать это обесцениванием. Наоборот, может, возвышением.
— Обретением ценности момента?
— Видимо, да. Конечно.
— По какому принципу ты выбираешь художников?
— Изначально это мои знакомые. А потом я очень много работ отсматриваю. Какое-то время я общался только с художниками, жил у них в мастерских и видел много современного искусства. Горы современного искусства. Как будто у меня была какая-то цель, и вокруг нее все переплеталось. Горы картин. Каждый день. Это было ощущение… Ощущение искусства было очень рядом.
— Как ты вычленял то, что должно быть выставлено?
— По ощущению, по атмосфере работы, по направлению, по вектору. Как эту работу можно соотнести со всем остальным, что уже было. Что художник хочет сказать это картиной — что я могу сказать, смотря на эту картину. Это для меня важный аспект. Я могу сказать, что это — зелёнка, а это — пейзаж. И я понимаю: зелёнка никому не интересна. А эта линия, оставленная на коробке… И сама идея — рисунок на коробке, идея маргинальная, — линия, оставленная в разговоре… Вот это мне нравится.
— «Маргинальная идея» в этом случае звучит отголоском некого андеграунда.
— Я бы очень хотел выйти из андеграунда. Ребята, которые пишут на улицах, мне интересны, а я их не могу собрать. Я не могу снести дом, выставить его на территории музейной институции.
— Как выглядит посетитель твоей выставки?
— Иногда бывают очень странные посетители. Приходят искусствоведы, обсуждают почему да как. Мне они очень нравятся, я с ними часы провожу, мы разговариваем и ищем, копаемся в этом всём. Приходят люди пофотографироваться. Выставку посмотреть и заодно пофотографироваться. Приходят просто друзья и знакомые — вот здесь выставка, такого по телевизору не показывают.
Мне важно некоммерческое вычленение нового художника — представить его публике. И чтобы публика — знакомые, люди, которые просто заходят, те же охранники (это тоже, конечно, публика) — приходили и смотрели выставки.
И публика собирается не сказать чтобы большая. На выставку Юлии Метлин на Площади Революции очень мало людей дошло. И пришлось придумывать — сделать в какой-то день спектакль, чтоб и на выставку тоже народ пришел. Потом я видел фотографии в Фейсбуке, вот, есть выставка такая. Просуществовала практически месяц.
Там тоже было так, что не войти. Нужны некоторые усилия, чтобы посмотреть.
— Тот факт, что до выставки еще нужно добраться, это часть концепции?
— Я думаю, да. Для меня — да. Мне интересно становится вдвойне. Что это за место, куда нужно добраться? Может быть, там что-то апофеозное, что-то сверхестесственное. Или там новая грязь, которую выставляют. Мертвых мух один художник выставлял. Какие-то мертвые мухи на бумаге. Он просто убивал мух, давил. Отвратительно абсолютно. Хотя Сальвадор Дали тоже любил мух.
— Сальвадор Дали любил мух?
— Да. Это известный факт который он описывал в своей книге «Дневник гения». Что на него садились только чистые мухи.
— Тебя радует такая небольшая аудитория или хочется, чтобы она расширялась?
— Хочется, чтобы как на Серова. Чтобы Путин пришел — и народ пошел толпами.
Сейчас пытаемся новую выставку создать, где будет простой вход. Я надеюсь, что зрителей там будет много. Очень большой проект, сто художников. И простой вход через окно. Взял и вошел.
— Если я зритель с улицы, как мне попасть на такую выставку?
— В интернете прочитать. Либо кто-то тебе скажет. Зритель с улицы, надеюсь, не попадёт. Он может все разгромить: я не знаю, чего от него ожидать. Хотя Вера Павловна выставлялась в переходе, и мне было обидно, что она не так долго просуществовала. Какой-то мужик постоянно пытался ее снять. Но она существовала. Это различные опыты.
— Какая выставка была самой короткой?
— Сразу вспоминаю историю: я только написал на гараже «Пиар-Сити» — и меня тут же поймала милиция. Не знаю, можно считать самой короткой выставкой.
Но скорее всего — Вера Павловна; она закончилась достаточно быстро. Вера Павловна — сумасшедшая художница, рисует с малых лет, а выставок у нее не было никогда. Она пишет абсолютно отвратительные работы, никому не нравится. Но вот такое современное искусство. Оно отвратительное. Вонючее. Она какие-то карикатуры рисует… И настолько это ужасно, что прекрасно. Из отвратительного нужно найти прекрасное.
Вера Павловна говорит: «Когда-то я где-то что-то увидела». Для меня это один из самых больших вопросов… У нас образная система, и подача, получается, из одного мозгового рецептора. Или все-таки когда человек видит, то там тоже что-то сильно меняется?
То что она видит в этот момент на улице, она и пишет. А я в этот момент не видел таких образов. Хотя я уверен, что оказавшись на улице, прогуляв шесть часов и оказавшись в пять утра в каком-то московском дворе, — мы не сможем не увидеть красоту.
— Вот ты нашел художника. Под него ищешь пространство или наоборот?
— Сначала пространство, а потом под это пространство — художника. Но я заранее знаю, кого хочу выставить и какую серию из него. Я пытаюсь соотнести период-период-период — и это уже готовые «кейсы». И я понимаю, что в этом пространстве я бы делал кейс вот этот.
— Кроме выставок, ты еще проводишь в заброшенных местах спектакли и перформансы.
— Как говорил мой мастер, пространство не должно пустовать. Не может быть: Театр.Док — и сцена пустая. Не должно быть. И так же не должно быть этого в отдельном квадратике, в отдельном месте. Что-то должно происходить. Перформанс, пение, стихи. И тогда пространство живое, оно оживает.
Я делал выставку для аукциона в «нормальной» галерее: с белыми стенами, со светом, с леской. Всё это так висело… Висело-висело. И это абсолютно мёртвая история.
— Почему я должна посетить такую выставку?
— Чтобы увидеть современное искусство. Новое для себя открыть. Увидеть живое. Именно за этим, наверное.
____________________________________________________________________________
Руина создает впечатление мира. На одном полюсе типичного конфликта между природой и духом находилась чисто внешняя форма или символ: очертания горы, определяемые ее разрушением. Но на другом полюсе бытия этот конфликт находится полностью в человеческой душе, этой арене борьбы между природой, каковой является душа, и духом, который также является ею. В зависимости от степени и типа этого смешения формируется в каждый данный момент наша душа.
____________________________________________________________________________
В интервью использованы цитаты из работы Г. Зиммеля «Руина» и фотографии с первой выставки «Как называется выставка? А (У)КЦИОНИЗМ» Юлии Митлин.
